Увидеть лицо - Страница 91

Потом страх как-то сам собой сошел на нет, превратившись в терпимую хандру, а одеяло, чтоб не напоминало о былом позоре, он велел матери выбросить. Значит не выбросила, глупая старуха! Отдала кому-то… ведь не на свалке же эти богатеи его подобрали! Потому что это было то самое одеяло, которое он раз за разом изучал, водя по нему тонким лучом фонарика. Вот этот оранжево-зеленый лоскуток от старого матушкиного фартука. Этот голубой с черными разводами — от халата. А этот белый с глупыми утятами — от старой сеструхиной пижамы. Он мог назвать любой из этих лоскутков. Любой!

Порыв ветра швырнул в оконное стекло тяжелые дождевые капли, и Алексей вздрогнул. Его рука непроизвольно дернулась к одеялу, потом он резко развернулся, сдернул одеяло с кровати и швырнул его в угол, сметя с тумбочки какие-то безделушки. Бросился к своим вещам, вытащил сотовый телефон, нажал на кнопки и приложил трубку к уху.

Тишина.

Он выругался и швырнул телефон на кровать. Его руки дрожали.

— Значит, раскопали! — прошептал Алексей, уставившись в мокрое окно в щели тяжелых кремовых занавесей. — Раскопали, суки! Удавлю!

Он поднял пакет и торопливо запихнул его в наволочку. Пристроил подушку на кровати, косо бросил сверху покрывало и направился к двери.

* * *

Ее пальцы двигались с той особой плавностью, которая была присуща всем ее движениям, и золотистые пряди послушно скользили между ними, сплетаясь в толстую косу, тяжелую и блестящую. Она делала так каждый вечер — привычка, выработанная еще с детства. Бабушка, ложась спать, всегда заплетала свои волосы в косу, приговаривая: «Волосам в косе спать слаще». Волосы у нее были длинные и густые — до глубокой старости и так и не поседели.

Марина перебросила косу через плечо, сняла халат и подошла к большому, во весь рост зеркалу. Вытянулась, поднявшись на носки, потом изогнулась, чуть повернувшись в сторону, и медленно провела ладонью по своей идеальной формы ягодице. Улыбнулась зеркалу, и отражение вернуло ей мягкую довольную улыбку.

— Свет мой, зеркальце… — пробормотала Рощина и зевнула, показав мелкие аккуратные зубы. Ее аметистовые глаза были сонными, но где-то в глубине мерцало легкое беспокойство и какая-то неустроенность, которой она не могла понять.

Пожав плечами, Марина подошла к шкафу, открыла его и зашуршала целлофаном. Вытащив нужный сверток, она распаковала его и, держа за бретельки, легко встряхнула короткую ночную рубашку из тончайшего темно-синего кружева. Бросив целлофан в шкаф, она быстро надела ее и снова подбежала к зеркалу.

Богиня! Настоящая богиня. Жаль, оценить некому.

В памяти вдруг, как назло, всплыли те чужие, жуткие глаза взглянувшие на нее из зеркала ванной — глаза, медленно затягивающиеся влажной дымкой.

Не было никаких глаз! Никаких глаз не было!

Отойдя от зеркала, Марина проверила — надежно ли заперта дверь, а потом, мягко ступая босыми ногами по пушистому ковру, подошла к кровати, отвела ладонью тонкую ткань балдахина и скользнула под пухлое одеяло, чуть поежившись от прикосновения к телу холодной простыни. Взглянула на расписной потолок, потом перевернулась на живот и блаженно вздохнула, уткнувшись лицом в мягкую подушку, приятно пахнущую какими-то цветами. Усталое тело возликовало долгожданному комфорту, ресницы неумолимо потянуло вниз, и, уже засыпая, Марина протянула руку, чтобы выключить ночник. Другая ее рука скользнула под подушку и вздрогнула, наткнувшись на что-то холодное, ребристое и чуть звякнувшее от ее прикосновения. Марина убрала руку, уже почти коснувшуюся выключателя, и удивленно открыла глаза. Ее пальцы сжались на странном предмете и вытянули его из-под подушки.

Это были ключи — один медный с длинной и сложной острой бородкой — от квартиры, другой маленький, чуть погнутый и совсем простой — от почтового ящика. На железном кольце вместе с ключами висели несколько брелоков — цветочек, куколка, круглая пластинка с нарисованными на ней горами, розой ветров и надписью «Кавказ», матовый светло-коричневый округлый камушек и босая подошва человеческой ноги, на которой зеленой ручкой было нарисовано немного кривое сердечко, заключавшее в себе буквы С и Н.

Марина судорожно сглотнула. Ее рука дернулась, и связка ключей и брелоков соскользнула с ладони и со звяканьем закачалась в воздухе, удерживаемая лишь за розовый цветочек, зажатый между пальцами.

— Это тюльпан!

— Нет, колокольчик!

— Розовых колокольчиков не бывает!

— Нет бывают!.. И вообще, это, скорее всего, роза!

— Вообще не похоже!..

Марина закрыла глаза. Ее пальцы, словно у слепой, ощупывали ключи и брелоки, скользя по каждому зубцу и каждой выемке — снова и снова — так, как делали это когда-то почти два десятка лет назад.

Подруги не разлей вода еще с подготовительной группы — она, Марина Рощина с заплетенными в толстую золотую косу волосами, и Норматова Дилярам, Диля, с резкими неправильными чертами лица, темноглазая и темно-волосая с неизменным веселым коротким хвостиком почти на макушке. Диля наполовину узбечка, несколько лет назад она вместе с родителями и престарелой теткой переехала в Волжанск из города со смешным названием Ахун-бабаев. Мать Марины не одобряла их дружбу, считая Дилю некультурной и какой-то чумазой, но мнение матери Марину мало волновало. Семья Норматовых была бедновата, и Марина с самого начала окружила Дилю дружеской обволакивающей опекой, приглашая ее на обеды, отдавая ей старые или надоевшие вещи и игрушки и охотно принимая взамен ее обожание. Самой лучшей забавой у них было наряжаться в платья Марининой мамы, когда той не было дома, обвешиваться ее украшениями и танцевать в гостиной под музыку Поля Мориа или Франка Пурселя. Плохо, что это бывало так редко.