— По-моему, он спятил, — с опаской прошептала Ольга и выразительно посмотрела на Олега. Тот чуть покраснел и отвел глаза.
— По крайней мере, во всей этой ситуации теперь появилась хоть какая-то ясность, — мрачно бросил Виталий, направляясь к двери. — Мы все здесь точно не из-за выкупа.
— Приятно, когда вокруг такие оптимисты, — кисло ответил Олег.
Борис тем временем опустился на стул, и снова уронил голову на руки, слушая успокаивающее тиканье часов. Разговоры в гостиной долетали до него словно сквозь вату, и вата эта становилась все толще. Кто-то вошел в зал, потом кто-то еще, его о чем-то спросили, но Борис не услышал. Он пытался думать об Инге, представлять ее, но вместо ее хорошенького личика все время выплывало распухшее мертвое лицо Бережной, ее кожа, покрытая темными пятнами, вывалившийся язык. Словно наяву он ощущал запах, и пальцы снова и снова чувствовали ледяное прикосновение. Совсем недавно такая красивая, разгоряченная, смущающаяся, пахнущая ландышем… а теперь мертвое мясо. Холодное мертвое мясо. Его пустой желудок то и дело содрогался в бесполезных рвотных спазмах. Больше всего на свете Лифману сейчас хотелось заснуть, но спать было страшно. Он чувствовал себя очень старым. Старым и совсем больным. Больным стариком, которого никто нигде не ждет.
Но ведь это было не так! Его ждала Инга, ждала «Дилия», ждало прекрасное обеспеченное будущее. Жизнь сложилась именно так, как он хотел, именно так, как он всегда мечтал… так почему же теперь все кажется таким далеким, призрачным и чужим?
Не открывая глаз, Борис наощупь потрогал золотого крокодила на своем пальце и вяло улыбнулся. Все было хорошо. Только из гостиной очень уж сильно тянуло сигаретным дымом. Отвратительный запах! Внезапно ему пришло в голову, что когда вернется, обязательно введет для сотрудников «Дилии» новый штраф — за курение на территории предприятия. Давно было пора, а то продымили все стены и во дворе вечно не продохнуть!
Часы продолжали тикать, и он слушал их, словно голос доброго друга, негромко бормоча в столешницу.
Не возвращайся в эту тьму,
В пещеры, в душные леса,
Где смерть вонзит тебе в лицо
Свои бессонные глаза…
Потирая нос, Кристина откинулась на спинку кресла, глубоко вздохнула, потом оттолкнулась от пола босыми ногами, и комната поплыла вокруг нее. Она закрыла глаза, чувствуя, как постепенно приходит в себя. Теперь все казалось правильным, даже необходимым, и правильнее всего была эта комната, и этот замок на двери, который она заперла за собой. Здесь было безопасно — намного безопасней, чем внизу, намного безопасней, чем с остальными. Правильнее всего было бы вообще не открывать эту дверь, пока не появится хоть какая-то определенность. Камням в ее кольцах было неспокойно, они чувствовали опасность, особенно сине-зеленый аквамарин — он прямотаки сходил с ума. Но в комнате было безопасно — она ведь так тщательно ее защитила, и круг был нетронут.
Она кружилась с закрытыми глазами и думала. Гипнотизеры? Нет, пожалуй. Уж точно не люди. Люди такого не сделают. В ком-то здесь поселился демон, в ком-то здесь поселилась тьма… а может, тьма поселилась и во всем доме. Свету принесли в жертву, это же очевидно… ее убили рядом со столовой — той самой столовой, в которой так недобро смотрят деревянные идолы… А может, ее наказали. Это ведь она приготовила и завтрак, и ужин и накрыла их в столовой. Это она нарушила покой злых богов, особенно Чернобога — повелителя безумия и смерти!
Кристина открыла глаза, рассеянно глядя перед собой. Мимо нее пронеслось большое настенное зеркало, ее взгляд скользнул по серебристой поверхности, и Логвинова вдруг слабо пискнула и ногой остановила кресло так резко, что оно едва не опрокинулось. Выскочила из него, кинулась к зеркалу и застыла перед ним, глядя в свои испуганные глаза. Потом попятилась к креслу и опустилась в него, продолжая смотреть на свое отражение. Ее рука протянулась к столику с остатками кокаина и яростно смахнула пакетик на пол. Следом, жалобно звякнув, слетела серебряная трубочка.
Больше нет! Во всяком случае, в ближайшем будущем! Подобные галлюцинации ей совсем не нужны.
Ее взгляд скользил по зеркалу, постепенно теряя напряжение. Возможность видеть собственное отражение сейчас успокаивало намного лучше любого наркотика. Потому что она готова была поклясться, что несколько мгновений назад увидела, как в зеркале стремительно провернулось пустое кресло, словно она была невидимкой. Пустое кресло. Кресло без нее.
Ольга сидела на стуле, уперев локти в столешницу и уткнув подбородок в сжатые кулаки, и пристально смотрела на стоявшую на столике баночку, до половины наполненную желтоватой жидкостью.
Огурчики маринованные.
Кривая буква «Т» на синем пластике.
Чужой вопль, бьющий в уши, — вопль, вместе с ужасом принесший неописуемое наслаждение. Вопль, который, возможно, теперь стал для нее смертным приговором. Что это — месть? Никто не станет мстить так масштабно.
Неужели ей придется отнести это и показать остальным? Неужели ей придется обо всем рассказать? Нет, ни за что! Ведь тогда ее могут посадить. Они сами по себе ничего не докажут… но что если все их разговоры в этом доме записываются?
…может, это даст нам возможность выжить!
Тюрьма лучше смерти. Но это если знать наверняка. А если это способ заставить ее признаться? И ее, и остальных, которые, наверное, тоже что-то натворили?
Никто не станет расследовать так масштабно. И уж точно в этой стране! Здесь всем на все наплевать.